Здесь — ответы людей, принявших участие в акции. Для кого-то это было впервые, кто-то участвует уже не первый год. Мы хотим поделиться этими мыслями с вами.
О чем я думаю в этой очереди?
Как поддержать, согреть, улыбнуться тем,
с кем я сейчас рядом. О том, что нас еще сколько-то есть в этой стране, а значит есть надежда. Была надежда.Я думаю о каждом, с чьей судьбой сталкиваюсь
в книгах, на прогулках Мемориала, в архивных документах. Читая имена людей, узнавая, кем они были, я пытаюсь представить их жизнь и быт. Пытаюсь представить, что они чувствовали, о чем мечтали, о ком переживали в последний момент. Испытывали ли они страх или наоборот — ярость.С ужасом думаю о пытках и лишениях, которые
им выпали. Думаю о том, как жили потом родные жертв репрессий…Я думаю о том, что могу сделать, чтобы память
об этих людях не растворилась в океане истории.РУСУДАН, МОСКВА
Я думаю о том, как страшно
было этому человеку.
Каким бессильным и одиноким
он или она себя чувствовали.ЛОЛА, МОСКВА
Я думаю о хрупкости жизни.
И о том, как грустно,
что не для всех человеческая жизнь
— высшая ценность.Аксинья, Кишинев
Я смотрю на имена и думаю: господи, обычные совершенно люди, за что? За что? Почему?
ИРИНА, МОСКВА
Думаю о своем прадеде, расстрелянном в 37-м, и тысячах таких же, как он.
Я, к сожалению, ни разу не была у Соловецкого камня, так как всего год назад выяснила, что
и в нашей семье были политзаключенные. Я начала подробно изучать историю семьи в архивах
и обнаружила в ГАРФ два дела. Я была первая в списке людей, кому эти дела были выданы на руки. Надеюсь, что когда-нибудь о сталинском терроре будут открыто рассказывать в школах
и университетах, а пока я сама расскажу детям настоящую историю их семьи.Под окнами моего института находится памятник жертвам репрессий, так как на месте библиотеки, в которой я провожу много времени, был дом НКВД. И смешно, и грустно: добросовестные историки работают в метре от материального напоминания о перечеркнутом прошлом своей страны.
Там написано «никогда больше». Не верю, но надеюсь.ЛИЗА, ТЮМЕНЬ
Я реву. Слушаю имена жертв и реву в голос,
как белуга. О, сколько их, этих имен!Возникают образы этих людей, и в этом есть какое-то мистическое измерение. Мы как бы тревожим их покой, но из правильных побуждений. У меня невольно возникает вопрос — им приятно, что их имя прозвучало?
ВАРШАВА
Я думаю о возвращении депортированных, рядом
с которыми в ссылке долгое время находился мой дедушка — «повторник», репрессированный дважды
(в 1938 и 1950 годах).КИЕВ
Хочется плакать: грустно от того, столько невинных людей погибло, от невозможности повлиять
на тех, кто снова тащит страну в нищету и мракобесие. Вместе с тем я испытываю много теплых чувств к тем, кто пришел на акцию. Хочется всех обнять.За что? Зачем? Почему репрессии вернулись в наше время? Почему сносят памятники? Почему сдирают таблички Последнего адреса?
Думаю о том, что очень тяжелый груз кровавой истории, чудовищной трагедии, затронувшая родных моего дедушки, давит на меня. Но, с другой стороны, приятно видеть такое количество людей, сумевших в непростое время сохранить память о невинно убиенных. Спасибо правительству Германии, Франции, Италии, Израиля, Испании, Швеции, США, а также неравнодушным людям, проживающих в этих странах, за память о жертвах сталинизма. Спасибо Страсбургу за память
о Навальном! Вечная память Анне Политковской, Галине Старовойтовой и Борису Немцову.В наивное время конца 1980-х — первой половины 1990-х казалось, что Россия выучила уроки истории, и такой кошмар больше не повторится. Но нет. Опять те же грабли!
Я считаю, что на нас — немцах и на немецком государстве — тоже лежит ответственность. За приход к власти в СССР коммунистов, за массовые убийства народов СССР, за массовые убийства, которые совершали немцы. За пакт о ненападении Сталина — Гитлера.
За канцлера Шрёдера и его дружбу с Путиным.Свет, который во тьме светит, — главный образ для меня. Теплая и светлая очередь к Соловецкому камню многие годы была едва ли не единственным местом «социального тепла и уюта» в холодной и темной Москве. Лагерный камень на самой страшной площади больной страны — странный образ источника тепла; а вот все же он именно такой.
НИКОЛАЙ ЭППЛЕ
Думаю о политзаключенных современной России.
МОСКВА
Десталинизация сознания необходима, без этого не будет выздоровления общества. Цена мифа о величии России — жизни миллионов жертв.
Когда я участвовала в акции у Соловецкого камня в Москве, было так холодно, что я плохо могла думать. Но я представляла себе людей в ГУЛАГе или в заключении, в ожидании казни: каким же холодным был мир вокруг них.
ФРЕДЕРИКА, ВРОЦЛАВ
Это единственная очередь, которая меня радует.
МОСКВА / БАРСЕЛОНА
Пусть напоминание о страданиях и смерти этих людей кричит о том, что это может повториться, если позволить тьме ненависти и невежества накрыть наши души. Государство не может безнаказанно творить беспредел!
НАТАЛЬЯ, ОНФЛЁР
Не всегда, встав в длинную очередь у Соловецкого камня, я успевала дойти до микрофона. Но если я к нему подхожу, я называю имя моего дяди, который был арестован 15 октября 1950 года и приговорен к расстрелу. Позже расстрел заменили 25 годами. Отбывал в Норильлаге. Дожил до реабилитации, но вскоре умер от инфаркта.
Я думаю о том, что я делаю важное дело!
С горечью думаем, что жизнь в России как не значила ничего, так и не значит. И что светлое будущее все дальше и дальше… Свободу политическим заключенным России и Беларуси! Нет войне!
Память о живых
ПАМЯТЬ О ПОГИБШИХ
Нет уже таких
Но не будет бывших
Забытых и потерянных
Ненужных не своихЯ живу в Москве и я часть России. Но Россия официальная и Россия тех граждан, кто поддерживает Сталина, — это настолько противоречащая мне Россия, что совершенно непонятно, как сохранить себя, и как выжить в условиях тотального несовпадения.
ТАТЬЯНА, МОСКВА
Я стараюсь найти о человеке, чье имя мне выпало, информацию на всех возможных ресурсах. Порой человек оказывается в двух ролях — и палача, и жертвы.
И я думаю о том, как судьба обошлась с ним. Сначала он чувствовал свою безнаказанность, возможно, издевался над людьми, верил, что они враги. А потом сам оказался в положении врага народа.
ОЛЬГА, МОСКВА
Забвение памяти о прошлых репрессиях — способ заставить общество смириться с нынешними.
Я думаю о том, что жертвы террора были такими же людьми, как мы — те, кто читает имена. И о немыслимом числе сломанных судеб, осиротевших детей, овдовевших жен и мужей…
Думаю, что прошлое можно изменить. Думаю, что когда мы сейчас называем их по имени и горюем о них, они там, в прошлом, чувствуют, что они не одни.
Прочитали имя из крошечной деревни Егорьевского района (моя родина). Когда люди из Италии, Германии, Израиля, США и других стран читают имена расстрелянных из таких крошечных мест, слезы выступают от силы памяти!
Поскольку в городе очень редки политические акции, проходящие люди с удивлением наблюдали за происходящим. В один момент прошла небольшая группа кадетов в камуфляжной форме, они с недоумением посмотрели на нас, замедлили шаг и взглянули нам в глаза. В тот момент у меня слабая надежда, что возможно с ними не всё потеряно.
ЗЛАТОУСТ
Когда я получаю имя репрессированного человека, я чувствую, что мы с ним, с этим случайным незнакомым человеком из далекого прошлого, становимся связаны какой-то незримой нитью.
Он мне достался, сегодня мне выпало о нем думать и помнить. И я буду делать это им назло, ведь память
не запретить и не ликвидировать.УЛЬЯНА, ВЕНЕЦИЯ
В очереди Возвращения имен я обычно думаю, какие люди вокруг меня красивые, хрупкие
и смелые. И те люди, имена которых мы называем у микрофона, были красивые, смелые и хрупкие.Верю, что дочитаем имена до конца, и список политических заключенных в России перестанет пополняться.
А пока рано замолкать.РИТА